Зубр

Из межпартийной полемики в России начала XX в. Так политические оппоненты иронически называли («курские зубры») консервативно настроенных дворян-депутатов 3-й Государственной думы, которых царское правительство тщательно опекало; считая их своей политической опорой в Думе. Левые тем самым давали понять, что правительство относится к правым как к редкому виду животных — как к вымирающим зубрам заповедника Беловежская пуща.

Поводом для такого прозвища послужило выступление на одном из думских заседаний (февраль 1916) черносотенного депутата, курского помещика Николая Евгеньевича Маркова 2-го (1866—1945). (Номера давали депутатам-однофамильцам — по их старшинству). В своей речи он пожаловался на газеты, которые, по его словам, «представляют прекрасную работу курского земства в виде какого-то нелепого упражнения зубров» (Государств, дума, IV созыв, 3-я сессия, стенограф, отчеты).

Таким образом слово «зубр», используемое в переносном смысле, в России начала XX в. означало нечто отжившее, реакционное, анахронизм и т. д., то есть служило аналогом таких современных образных выражений, как «ископаемое» или «динозавр».

В современной речи, во многом благодаря известному роману «Зубр» писателя Даниила Гранина, это выражение поменяло свой знак на противоположный и стало носить характер положительной оценки, означая авторитетного, известного человека, достигшего вершин в своей профессиональной деятельности.

Среди потомков русских эмигрантов изначальное значение слова «зубр» сохранилось до наших дней. Писательница, историк Москвы Елена Болдырева-Семлер (внучка царского генерала, с 1948 г. — в США) в своем интервью, данном «Литературной газете» (8 ноября 1989 г.), раскритиковала советскую власть, которая, по ее мнению, поощряла «абстрактных художников» 20-х гг. — в ущерб русским художественным традициям. При этом Болдырева-Семлер оговорилась: «Знаю-знаю, вы думаете, что я зубр-черносотенец. Нет, ни в коем случае! Каждый имеет право на свой собственный творческий путь. Я возмущаюсь только тогда, когда ради модного «новшества» затаптывается свое, родное, кровное искусство. Почему во Франции с одинаковым пиететом относятся и к Пикассо, и к Пуссену?.. А русские?»