Еще в древности народ был убежден, что вещие жены и знахари всю сущность дела полагают в могуществе чародейного слова и сопутствующих ему обрядов.

Прибегая к обожествленным светилам и стихиям, испрашивая у них даров счастья и защиты от всяких бед, древний человек отдавал себя под их священный покров, что выражается в заговорах следующими формулами: «Пойду я в чистое поле — под красное солнце, под светел месяц, под частые звезды, под полетные облака; стану я в чистом поле на ровном месте, облаками облачуся, небесами покроюся, на главу свою кладу красное солнце, подпояшусь светлыми зорями, обтычуся частыми звездами, что вострыми стрелами, от всякого злого недуга». Или: «Умываюсь росою, утираюсь (то есть осушусь) солнцем, облекаюсь облаками, опоясываюсь чистыми звездами...»

Когда древние молебные воззвания перешли в заклятия, чародейная сила их была признана именно за тем поэтическим словом, за теми пластическими выражениями, которые исстари почитались за внушение самих богов, за их священное откровение вещим избранникам: прорицателям и поэтам. Заговоры обыкновенно заканчиваются этими формулами: «Слово мое крепко!», «Слово мое не прейдет вовек!», «Будьте, мои слова, крепки и лепки, тверже камня, лепче клею и серы, сольчей соли, вострей меча-самосека, крепче булата; что задумано, то исполнится!», «Сие слово есть утверждение и укрепление, им же утверждается и укрепляется и замыкается... и ничем — ни воздухом, ни бурею, ни водою — дело сие не отмыкается».

Старинная метафора уподобила губы и зубы замку, а язык — ключу на том основании, что тайная мысль человека до тех пор сокрыта, заперта, пока не будет высказана языком; язык, следовательно, — ключ, отпирающий тайник души человеческой, по народной пословице: «Губы да зубы — два запора». Метафора эта нашла для себя знаменательное применение в заговорах; чтобы указать на крепость, нерушимость их заповедного слова, употребляются следующие выражения: «Голова моя — коро-бея, а язык — замок», «Тем моим словам губы да зубы — замок, язык мой — ключ; и брошу я ключ в море, останься замок во рту» Или: «Мои уста — замок, мой язык — ключ: ключом замкну, ключом запру, замок в море спущу, а ключ на небеса заброшу», «Замыкаю свои словеса замками, бросаю ключи под бел-горюч камень-алатырь; а как у замков смычи крепки, так мои словеса метки», «Ключ моим словам в небесной высоте, а замок в морской глубине — на рыбе-ките, и никому эту кит-рыбу не добыть и замок не отпереть, кроме меня; а кто эту рыбу добудет и замок мой отопрет, да будет яко древо, палимое молнией»...

Эти выражения дают заклятию великую силу; преодолеть ее, уничтожить заклятие так же невозможно, как отпереть замок, ключ от которого закинут в море, или отпереть замок, заброшенный в океан, ключом, закинутым в небеса: «Ключ в небе, замок в море!» Если мы прибавим, что метафора ключа употреблялась для обозначения молнии, отпирающей облачные скалы (каменъ-акатыръ), что ходящие по небу тучи уподоблялись рыбам, плавающим в воздушном океан-море, то поймем всю мистическую важность указанных изречений.

Как язык есть ключ к тайнам души, так молния — огненный язык бога-громовника — есть ключ, с помощью которого отмыкаются уста Перуновы и раздается его громовое слово. Таким образом, на освящение и утверждение заклятия призывался громовник; скрепленный его небесным ключом, заговор получал неодолимую твердость: «Мой заговор крепок, как камень-алатырь!», «Кто камень-алатырь изгложет, тот мой заговор превозможет!». Или: «Тем моим словам небо — ключ, земля — замок отныне и довеку!» — то есть одна только божественная сила, которая может изгрызть облачную скалу и которая весною отпирает недра земли, замкнутые зимним холодом, — сила неба с его весенними грозами — в состоянии превозмочь заговор.

Могущество заговорного слова безгранично: оно может управлять стихиями, вызывать громы, бурю, дожди, град и задерживать их, творить урожаи и бесплодие, умножать богатство, плодить стада и истреблять их чумною заразою, даровать человеку счастье, здоровье, успех в промыслах и подвергать его бедствиям, прогонять от хворого болезни и насылать их на здорового, зажигать в сердце девицы и юноши любовь или охлаждать пыл взаимной страсти, пробуждать в судьях и начальниках чувства милосердия, кротости или ожесточения и злобы, давать оружию меткость и делать воина неуязвимым ни пулями, ни стрелами, ни мечом, заживлять раны, останавливать кровь, превращать людей в животных, деревья — в камни — короче сказать, слово это может творить чудеса, подчиняя воле заклинателя благотворные и зловредные влияния всей обожествленной природы...

У нас верили в старину, что бывают счастливые и несчастливые часы, и доселе существует поговорка: «В добрый час сказать, в худой помолчать»; рассказывая о каком-нибудь несчастии или упоминая о нечистом духе, люди спешат прибавить: «Не тут (не при нас) будь сказано!» Таким образом, вера в могущество слова сливается с верой в судьбу, которая определяет людские доли, смотря по тому, кто в какой час на свет родился: в счастливый или бесталанный. И на Руси, и у других славян уцелело много старинных клятв, любопытных по своему эпическому складу и указаниям на древние мифические представления; все они состоят в призыва-нии на недруга карающей руки божества, тяжелых болезней и всевозможных бедствий: «О, чтоб тебя язвило (пятнало или стреляло)!», «Благое тебя побери!» («благой» — безумный; смысл этого: «Чтоб ты с ума сошел!»), «Колом тебя в землю!» (намек на осиновый кол, которым прибивают умерших колдунов и ведьм)...

Злое, неосторожно сказанное в сердцах слово, хотя бы без всякого желания, чтоб оно сбылось, по народному поверью, никогда не останется без худых последствий. «Чтобы тебя буйным ветром унесло!» — говорит в сказке красная девица, не добудившись своего милого, — и в ту же минуту подхватывает его вихрем и уносит далеко-далеко, в безвестные страны.

На могущество слова опиралась и древняя, языческая присяга, потому что она состояла в торжественном призывании на свою голову различных казней — в случае, если произносимый человеком обет будет нарушен или если даваемое им показание ложно. Договор Олега с греками был скреплен такими словами: «Да не имут (нарушители мира) помощи от бога, ни от Перуна, да не ущитятся щиты своими и да посечены будут мечи своими, от стрел и от иного оружия своего, да будут рабы в весь век будущий». Доселе обращающиеся в народе божбы и клятвы указывают на то же: «Душа вон!», «Лопни мои глаза (ослепнуть мне!), коли говорю неправду!», «Сейчас сквозь землю провалиться!», «С места не сойти!..».

Заговоры на любовь называются присушками, а на утрату этого чувства — отсушками или остудою (от «стыть», «студить», «студеный», «стужа», «остуда» — нелюбовь, ненависть; «постылый» — немилый; сравни: охладеть в любви) . Для того, чтобы уничтожить в ком-нибудь любовь, надобно погасить в нем пыл страсти, охладить внутренний сердечный жар... Заговоры на любовь, или присушки, состоят из заклинаний, обращенных к божественным стихиям весенних гроз: к небесному пламени молний и раздувающим его ветрам.

«Встану я и пойду в чистое поле. Навстречу мне Огонь и Полымя и буен Ветер. Встану и поклонюсь им низешенько и скажу так: гой еси, Огонь и Полымя! Не палите зеленых лугов; буен Ветер! Не раздувай полымя; а сослужите службу верную, великую: выньте из меня тоску тоскучую и сухоту плакучую, понесите ее через боры — не потеряйте, через пороги — не уроните, через моря и реки — не утопите, а вложите ее в мою красную девицу — в белую грудь, в ретивое сердце, и в легкие, и в печень, чтоб она обо мне тосковала и горевала денну, ночну и полуночну, в сладких яствах бы не заедала, в меду, пиве и вине не запивала».

Присушки наговариваются большею частью на хлеб, вино или воду, и эти наговорные снадобья даются при удобном случае тому, кого хотят приворожить; произносятся они и на след, оставленный ступнею милого человека, и на ласточкино сердце, и вороново перо.

На те же предметы наговариваются и остуды, и самое заклятие обращается к тем же стихиям — грозе, ветрам и воде как символу дождя: «Гой еси, река быстрая! Прихожу я к тебе по три зари утренние и по три зари вечерние с тоской тоскучей, с сухотой плакучей, мыть и полоскать лицо белое, чтобы спала с моего лица белого сухота плакучая, а из ретива сердца тоска тоскучая. Понеси ты тоску, быстра реченька, своею быстрою струею и затопи ты ее в своих валах глубоких, чтобы она ко мне не приходила» .

Заговорное слово обладало мощью и силою волшебства и стихии.

Иногда при произнесении заговоров совершались и некие магические действия — очерчивание колдовского круга, чтобы сквозь него не проникла нечистая сила, питье заговоренной воды больным и т.п. При произнесении проклятия на погибель врага почиталось необходимой принадлежностью обряда погасить зажженную свечу. Такая свеча называлась задуш-ной, или забидяшей. Иногда забидящую свечу зажигали с нижнего конца или, ломая ее пополам, затепливали с середины.